Глубокие реки текут неслышно, под ровной гладью воды они прячут не только свою глубину, но и опасные течения и водовороты. Вода, которая в кабардинском языке созвучна душе (ср.: псы — «вода» и псэ — «душа»), несет в себе одновременно жизнь и смерть, опасность и спасение, тревогу и спокойствие. Поэтому семья лесорубов, хоть и живет в предельной близости от бурной речки в доме на сваях, но сама по себе мощная полноводная глубокая река.

«Глубокие реки» Владимира Битокова — это не только его режиссерский дебют, но еще и первый фильм на кабардинском языке, и это очень важно отметить. Не в силу социолингвистических процессов в многонациональном российском обществе, и конкретно на Кавказе, а скорее с художественной точки зрения: здесь язык созвучен окружающей природе и характеру героев, то есть здесь можно говорить только так, и об этих чувствах тоже — только так. Язык прорастает из почвы, переплетается с корнями исполинских деревьев, разливается в воздухе и смешивается с грохотом реки. Им пропитано сознание его носителей — он не просто средство передачи мысли, он и есть сама мысль, особое мироощущение. Поэтому так важно, что герои и артисты говорят на родном языке, не переводя самих себя и не переозвучивая.

Язык становится и неким маркером, характерной чертой героев: мировоззренческий конфликт братьев выходит наружу не только через их словесные перебранки, но и посредством самого языка — младший как носитель городской культуры (а то и вовсе полукровка) говорит с остальными героями исключительно на русском. В данном случае русский язык — это показатель нивелирования национального, самобытного, исконного, показатель «безэтничности» Малого. На пресс-конференции после премьеры фильма на «Кинотавре» Владимир Битоков подчеркнул, что «Глубокие реки» — картина не этнографическая, рассказанная в ней история не имеет национальных корней и могла бы произойти по большому счету в любом обществе. Но, несмотря на эту позицию, съемочная группа очень тщательно работала над реквизитом, художественным оформлением, костюмами и проработкой декораций, с тем, чтобы ничего не нарушало органичности показанного нам островка жизни. И язык в этом контексте важный фактор сведения воедино многих внутренних связей сюжета.

Артисты во многом обеспечили успешное исполнение той художественной задумки, которая была обозначена режиссером в выборе языка фильма. Каждый из них со своей звериной харизмой, о которой неоднократно говорили создатели фильма в интервью, внес в картину и свой голос: уставший и умудренный Олег Гусейнов; ощетинившийся и еле сдерживающий злость Рустам Муратов; добрый, настоящий и обладающий какой-то недюжинной силой Мухамед Сабиев; мягкая и выносливая Марианна Казанчева и, конечно, загнанный и задавленный Тахир Теппеев. Голос — это то, что выдает те самые подводные течение, невидимые глазу: спрятанные под внешней сдержанностью эмоции, чувства, страдания и сомнения. Очевидный центр картины — Бес в исполнении Рустама Муратова, пожалуй, он и самый сложный герой здесь: раздираемый внутренними страстями, метущийся от нежности к ненависти, от жалости к вражде, он так до конца и не разгадан ни зрителем, ни, кажется, режиссером. Такие люди, как Бес, перерастают свое окружение, даже если и не относятся, по определению Владимира Битокова, к рефлексирующему типу мужчин. Идеальное совпадение героя и актера стало несомненной удачей для фильма, его оппозиция с миром выражена не только в явном противостоянии Малым, но и в менее явном столкновении с отцом и братом (знающий зритель заметил, что он говорит не по-кабардински, а на темиргоевском диалекте). Бес — одинокий волк, одновременно мечтающий о жизни в стае и не способный ужиться в ней.

Монотонное течение фильма парадоксально сжимает до предела его эмоциональную пружину, и, несмотря на очевидные сценарные недоговоренности и пробелы, предчувствие непоправимого не покидает смотрящего. Ни приглушенная монохромная цветовая гамма, ни неспешное перемещение камеры с долгими планами (оператор Александр Демьяненко) не заслоняет от нас ощущения, что непоправимое уже фактически случилось. В формировании этого впечатления срабатывают и явные знаки, расставленные по ходу повествования режиссером, и не столь явные якорьки сознания, в том числе и сами символы реки и воды как ядро адыгской этнопоэтики.

marie_bitok